gelutka | Музыка

Музыка - это очень тонкая материя. Она почти уже не материальна. Ну подумайте: вот картина - её можно потрогать. А тем более скульптуру... Всё, что связано с визуальным нам более привычно, мы восемдясят процентов мира постигаем через визуальное. Словесное творчество более привычно нашему разуму. Слова можно проанализировать, понять, классифицировать. Только великая поэзия является исключением. Мандельштам, например: его стихи заставляют дневное сознание съёжится, и человек в расстерянности: что это? Это музыка уже, то, что затрагивает нас помимо смысла, ещё глубже смысла, ещё ДО него: он знал это, как никто другой. Поэтому это он написал:

SILENTIUM

Она еще не родилась,
Она - и музыка, и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день,
И пены бледная сирень
В черно-лазуревом сосуде.
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись,
И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!

Он осознавал, что любая великакя поэзия начинается там же, где и музыка: у них один источник. Должно быть, этот источник един для любого творчества, но в случае, когда мы имеем дело с чем-то более материальным, с тем, что можно увидеть, потрогать - там сознание может отвлечься и разум, великий оценщик, возьмёт верх. Вспомнились слова из сказки Шварца "Тень": "оценщик ломбарда и людоед"... Для восприятия музыки и поэзии оценщика надо выключить. Но он назойлив, и по своей воли не уберётся. Он может только растерятся на время, его надо удивить, подсунуть ему что-то, с чем он не будет знать, что делать... Что можно делать с сиренью пены в чёрно-лазуревом сосуде моря? Или с моря грудями? Это можно осязать, этим можно дышать, это можно вообразить... Разум - огорошен, хотя бы на мгновение, он подавлен роскошеством метафоры, которая обращена к памяти восприятия, а не к логике разума-оценщика.
Музыка

...Быть может, прежде губ уже родился шепот
И в бездревесности кружилися листы,
И те, кому мы посвящаем опыт,
До опыта приобрели черты.