![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
gelutkaВстретились мы... в моей собственной квартире. Настроение у меня было мрачно-ответственное и совсем негостевое. Через несколько дней надо было закончить большую работу по истории музыки, а дело клеилось совсем слабо, по правде говоря - совсем не клеилось. Генделевская «Альцина» мало вдохновляла - терпеть не могу оперу серия. Поэтому и взялась за эту работу – по принципу от противного. Как мне, такой оперной фанатке, да не знать традицию целиком? Нет, конечно, совсем невеждой в этом вопросе я не была, стиль как-никак был в голосе «впет», но как в мой голос впоёшь барокко? Весьма относительно, конечно... Это всё равно как из пушки по воробьям... Впрочем, я отвлеклась...
Итак, Гендель не клеился. И было мало похожена то, что что-нибудь измениться, ибо не случилось у меня «сцепки» с материалом, необходимой для хорошей работы, а «оттарабанить» на приличную отметку никогда не выходит – я человек крайностей, чаше всего у меня выходит или «уголовно», или блестяще. Cцепка произошла потом, много позже, летом, когда я открыла потрясающие для себя вещи и в этой музыке и в концепции, и в Генделевской музыкальной драматургии. Но это уже совсем другой рассказ.
Итак, я сидела дома и вяло пережевывала все эти мысли, да ещё ускользающие, мало связанные обрывки английской оперной традиции, которой вообщем-то не существовало, и состояла она вся из одного уникального, гиганского явления, каковым был Гендель, свою беспомощную импотенцию в этом вопросе и унылые планы на возможный перенос сроков сдачи работы. Короче говоря, я была «ужасно занята» и озабоченно ковыряла в носу.
Позвонила страшно вдохновленная Катя, живущая на соседней улице, тоже музыкант, и стала с редким для нее энтузиазмом рассказывать о «гениальном» пианисте, встреченном ею на конкурсе «Выдающихся любителей фортепиано», который ТАК играет, что я непременно ДОЛЖНА это услышать.
Я вяло отнекивалась, говоря, что с меня и профессионалов довольно, и что долг прежде всего, что в другой раз, и сейчас правда, не время... Тут Катя собрала всю силу своего убеждения в кулак, и сказала с напором, что она просит, умоляет, что бы я ей поверила, что это очень важно. И я сдалась...
Вошла Катя, а за ней в мою мирную квартиру ворвалось «нечто», с ужасающим американским кашеобразным акцентом, ослепляюще-уродливое, худое, с частями тела слабо скоорденированными между собой, но живущими каждая своей бурной жизнью. Все – и голос, и движения, и энергия, исходящая от этого «нечто» явно мужского пола, было страшно преувеличенно, аффектированно, неприлично!
«Нечто» проявило галантность и несогласующуюся с общим видом воспитанность, дуратскую смешливость, детскую непосредственность и некоторую застенчивость, которая совсем выбила меня из колеи. Гендель был моментально и накрепко забыт, «явление» захватило мое внимание целиком.
Разговор был короткий, пробный, бестолковый. Существо было непонятного возраста, ибо за блеском, уродством, преувеличенностью, оно было странным образом спрятанно и обнаженно одновременно. Оно выдало несколько неожиданнвх русских слов, чем совсем сбило меня с толку. Дело в том, что неизменным элементом ритуала обнюхивания с «иностранцем» являются несколько русских слов, сказанных с детско-садовским старанием и гордостью. Наиболее частое почему-то «на здоровье», на втором месте «здравствуйте» и «привет», третье место поделено между «хуем», «блядью» и «добрым днем». Виктор же произнес что-то вроде: «This man, he is really кака». Выяснилось, что у него русские корни его отца вывезли родители-белогвардейцы из России во время революции. Мать – ирландка (гремучая смесь!). Рос до шести лет у русских бабушки с дедушкой, отсюда обрывки русского «детского» языка.
Одновременно с суматошным разговором, на стол выкладывались свертки, свёрточки, пакеты и бутылки. «Так,- думала я несколько тревожно, но не без доли удовольствия,- Прощай «Альцина», это явно надолго» В свёртках был превосходный фермерский, разумеется, французский, сыр не из супермаркета, пирожные из местной изысканнейшей Версальской булочной, первоклассное вино из местного винного.… Вообще, вечер обещал быть прелестным. Да… Меня всё ещё, где-то уже в весьма отдаленных глубинах моего сознания, несколько глодало чувство долга.… Но я предпочла расслабиться, и получить удовольствие. Тем более что Виктор внёс столько свежей энергии, шума, чего-то нового, совсем не похожего на французский «бель манер»…
После первого бокала вина все остатки «оперы серия» окончательно вылетели в форточку, тем более что речь зашла о музыке, которая находиться гораздо ближе к моему сердцу.
«Виктор, сыграй!», почти без предисловия попросила Катя – «Ты сейчас услышишь» - она сказала это с таким детским энтузиазмом, что я приготовилась услышать сказку. Он не стал отнекиваться, жеманиться, нет, он с готовностью рванулся к инструменту, как некоторые люди рвутся к любимым, или некоторые дети – прыгнуть поскорее в море (таким был мой сын – он едва успевал снять штаны и отвязаться от прицепившихся сандалий). Он тронул клавиши, спросив, что мы хотим услышать – «Четвёртую балладу, пожалуйста!» – Катя сделала умоляющий жест, потому что он засомневался – «Снова?» «ДА, ДА, пожалуйста!»
«О’кей», - он секунду помедлил сосредотачиваясь.
Возможно ли описать его игру? Ах, дорогие мои, я же не поэт! Он пел, он плакал, а когда выдержать эту боль, эту лавину страдания было уже невозможно, он вдруг шептал что-то тончайшее, утешительное, он разом укрощал свой неумолимый девятый вал и согревал твоё побеждённое сердечко лучом солнца, появившимся откуда ни возьмись. Что и говорить, я была оглушена, потрясена, слёзы текли по моему лицу помимо воли, они текут и сейчас, когда я пишу эти строки. Этих слёз я не стыжусь, потому что плакала не от жалости к себе – от потрясения.
Передо мной разверзлась бездна, я летела в неё, и честное слово не знала, где, в каком из миров я очнусь. Это были мгновения чистейшего восприятия, вне условий и вне индивидуальности. Законы притяжения там отсутствовали. Или, вернее, они были, но – свои. То есть притяжение присутствовало, но к чему-то неведомому и плохо определяемому человеческим языком. Мир этот, однако, легко узнавался некоей мощнейшей субстанцией во мне, магическим осознанием, которое радостно, как птица, возвращённая в свою стихию, воспарило в пространстве, им наколдованном.
Равновесие сил там тоже было, только странное. Обычно музыкант не строит на таком надрыве и дисбалансе своё равновесие (простите за каламбур). Но в мире со своими законами притяжения-неведомо-к-чему, своя логика. Убедительная, железная, узнаваемая всеми фибрами души, но не объяснимая никакими разумными связями. Треснула оболочка привычного, видимового, в котором ещё кое-как ориентируешься, и весь огромный, несказанный, таинственный океан творения настиг и поглотил меня.
Когда он закончил, мы сидели тихо, изредка всхлипывая. «Я знал, что я могу это сделать» - закричал он радостно. Эта непосредственность была восхитительна, естественна, человечна и так шла ему… Напряжение упало, и мы ринулись выражать свои восторги и благодарности.
«Да... - прочувствованно подумала я, - а ведь сейчас в моей квартире сидит и играет один из лучших пианистов планеты…»
Это всё – правда. Для желающих послушать это чудо, даю ссылку на его сайт: http://www.victoralexeeff.com/
Слушайте, дивитесь, дарю от всей души. Но это – записи, и какие бы хорошие они не были, всё равно в них отсутствует некий момент сотворения, содействия с музыкой и исполнителем. Виктор рассказывает слушателю и для слушателя. Он дарит свое сердце в процессе игры. Запись, это более отвлечённо и академично. Поэтому на мой вкус, в этих тончайших интерпретациях немного не хватает того, что является его важной частью его творческой индивидуальности – его порывистость, его трепетность в непосредственном контакте со слушателем. Послушайте его ранние записи – это феноменально. Особенно Рахманиновская прелюдия, которую он играл на концерте в 11 лет. «Если люди ТАК играют в 11 лет, то зачем вообще мне учиться? Хочется опустить руки!» Сказала моя подруга, молоденькая пианистка, чуткий, музыкальный человек.
Да… Его игра уже тогда была совершенством. Впрочем, это гений – явление всегда таинственное…
Итак, Гендель не клеился. И было мало похожена то, что что-нибудь измениться, ибо не случилось у меня «сцепки» с материалом, необходимой для хорошей работы, а «оттарабанить» на приличную отметку никогда не выходит – я человек крайностей, чаше всего у меня выходит или «уголовно», или блестяще. Cцепка произошла потом, много позже, летом, когда я открыла потрясающие для себя вещи и в этой музыке и в концепции, и в Генделевской музыкальной драматургии. Но это уже совсем другой рассказ.
Итак, я сидела дома и вяло пережевывала все эти мысли, да ещё ускользающие, мало связанные обрывки английской оперной традиции, которой вообщем-то не существовало, и состояла она вся из одного уникального, гиганского явления, каковым был Гендель, свою беспомощную импотенцию в этом вопросе и унылые планы на возможный перенос сроков сдачи работы. Короче говоря, я была «ужасно занята» и озабоченно ковыряла в носу.
Позвонила страшно вдохновленная Катя, живущая на соседней улице, тоже музыкант, и стала с редким для нее энтузиазмом рассказывать о «гениальном» пианисте, встреченном ею на конкурсе «Выдающихся любителей фортепиано», который ТАК играет, что я непременно ДОЛЖНА это услышать.
Я вяло отнекивалась, говоря, что с меня и профессионалов довольно, и что долг прежде всего, что в другой раз, и сейчас правда, не время... Тут Катя собрала всю силу своего убеждения в кулак, и сказала с напором, что она просит, умоляет, что бы я ей поверила, что это очень важно. И я сдалась...
Вошла Катя, а за ней в мою мирную квартиру ворвалось «нечто», с ужасающим американским кашеобразным акцентом, ослепляюще-уродливое, худое, с частями тела слабо скоорденированными между собой, но живущими каждая своей бурной жизнью. Все – и голос, и движения, и энергия, исходящая от этого «нечто» явно мужского пола, было страшно преувеличенно, аффектированно, неприлично!
«Нечто» проявило галантность и несогласующуюся с общим видом воспитанность, дуратскую смешливость, детскую непосредственность и некоторую застенчивость, которая совсем выбила меня из колеи. Гендель был моментально и накрепко забыт, «явление» захватило мое внимание целиком.
Разговор был короткий, пробный, бестолковый. Существо было непонятного возраста, ибо за блеском, уродством, преувеличенностью, оно было странным образом спрятанно и обнаженно одновременно. Оно выдало несколько неожиданнвх русских слов, чем совсем сбило меня с толку. Дело в том, что неизменным элементом ритуала обнюхивания с «иностранцем» являются несколько русских слов, сказанных с детско-садовским старанием и гордостью. Наиболее частое почему-то «на здоровье», на втором месте «здравствуйте» и «привет», третье место поделено между «хуем», «блядью» и «добрым днем». Виктор же произнес что-то вроде: «This man, he is really кака». Выяснилось, что у него русские корни его отца вывезли родители-белогвардейцы из России во время революции. Мать – ирландка (гремучая смесь!). Рос до шести лет у русских бабушки с дедушкой, отсюда обрывки русского «детского» языка.
Одновременно с суматошным разговором, на стол выкладывались свертки, свёрточки, пакеты и бутылки. «Так,- думала я несколько тревожно, но не без доли удовольствия,- Прощай «Альцина», это явно надолго» В свёртках был превосходный фермерский, разумеется, французский, сыр не из супермаркета, пирожные из местной изысканнейшей Версальской булочной, первоклассное вино из местного винного.… Вообще, вечер обещал быть прелестным. Да… Меня всё ещё, где-то уже в весьма отдаленных глубинах моего сознания, несколько глодало чувство долга.… Но я предпочла расслабиться, и получить удовольствие. Тем более что Виктор внёс столько свежей энергии, шума, чего-то нового, совсем не похожего на французский «бель манер»…
После первого бокала вина все остатки «оперы серия» окончательно вылетели в форточку, тем более что речь зашла о музыке, которая находиться гораздо ближе к моему сердцу.
«Виктор, сыграй!», почти без предисловия попросила Катя – «Ты сейчас услышишь» - она сказала это с таким детским энтузиазмом, что я приготовилась услышать сказку. Он не стал отнекиваться, жеманиться, нет, он с готовностью рванулся к инструменту, как некоторые люди рвутся к любимым, или некоторые дети – прыгнуть поскорее в море (таким был мой сын – он едва успевал снять штаны и отвязаться от прицепившихся сандалий). Он тронул клавиши, спросив, что мы хотим услышать – «Четвёртую балладу, пожалуйста!» – Катя сделала умоляющий жест, потому что он засомневался – «Снова?» «ДА, ДА, пожалуйста!»
«О’кей», - он секунду помедлил сосредотачиваясь.
Возможно ли описать его игру? Ах, дорогие мои, я же не поэт! Он пел, он плакал, а когда выдержать эту боль, эту лавину страдания было уже невозможно, он вдруг шептал что-то тончайшее, утешительное, он разом укрощал свой неумолимый девятый вал и согревал твоё побеждённое сердечко лучом солнца, появившимся откуда ни возьмись. Что и говорить, я была оглушена, потрясена, слёзы текли по моему лицу помимо воли, они текут и сейчас, когда я пишу эти строки. Этих слёз я не стыжусь, потому что плакала не от жалости к себе – от потрясения.
Передо мной разверзлась бездна, я летела в неё, и честное слово не знала, где, в каком из миров я очнусь. Это были мгновения чистейшего восприятия, вне условий и вне индивидуальности. Законы притяжения там отсутствовали. Или, вернее, они были, но – свои. То есть притяжение присутствовало, но к чему-то неведомому и плохо определяемому человеческим языком. Мир этот, однако, легко узнавался некоей мощнейшей субстанцией во мне, магическим осознанием, которое радостно, как птица, возвращённая в свою стихию, воспарило в пространстве, им наколдованном.
Равновесие сил там тоже было, только странное. Обычно музыкант не строит на таком надрыве и дисбалансе своё равновесие (простите за каламбур). Но в мире со своими законами притяжения-неведомо-к-чему, своя логика. Убедительная, железная, узнаваемая всеми фибрами души, но не объяснимая никакими разумными связями. Треснула оболочка привычного, видимового, в котором ещё кое-как ориентируешься, и весь огромный, несказанный, таинственный океан творения настиг и поглотил меня.
Когда он закончил, мы сидели тихо, изредка всхлипывая. «Я знал, что я могу это сделать» - закричал он радостно. Эта непосредственность была восхитительна, естественна, человечна и так шла ему… Напряжение упало, и мы ринулись выражать свои восторги и благодарности.
«Да... - прочувствованно подумала я, - а ведь сейчас в моей квартире сидит и играет один из лучших пианистов планеты…»
Это всё – правда. Для желающих послушать это чудо, даю ссылку на его сайт: http://www.victoralexeeff.com/
Слушайте, дивитесь, дарю от всей души. Но это – записи, и какие бы хорошие они не были, всё равно в них отсутствует некий момент сотворения, содействия с музыкой и исполнителем. Виктор рассказывает слушателю и для слушателя. Он дарит свое сердце в процессе игры. Запись, это более отвлечённо и академично. Поэтому на мой вкус, в этих тончайших интерпретациях немного не хватает того, что является его важной частью его творческой индивидуальности – его порывистость, его трепетность в непосредственном контакте со слушателем. Послушайте его ранние записи – это феноменально. Особенно Рахманиновская прелюдия, которую он играл на концерте в 11 лет. «Если люди ТАК играют в 11 лет, то зачем вообще мне учиться? Хочется опустить руки!» Сказала моя подруга, молоденькая пианистка, чуткий, музыкальный человек.
Да… Его игра уже тогда была совершенством. Впрочем, это гений – явление всегда таинственное…
